НА ПАРАЛЛЕЛЬНЫХ ПУТЯХ

 

Глава 4. Путь партийный.

 

 

За годы работы в Краснопресненском райкоме партии я встретилась и познакомилась со многими выдающимися политическими и творческими личностями, интерес к которым, мне кажется, будет всегда, и мне о многих таких встречах хочется рассказать.

 

Самое дорогое моему сердцу воспоминание относится к встречам с Владимиром Ильичём Лениным. Таких встреч было семь, но мне хочется рассказать о двух из них подробнее. Cначала расскажу о том, где я слышала Ленина.

 

Впервые я увидела и услышала Ленина на 10-м съезде партии, в начале 1921 года. Я присутствовала на этом съезде с гостевым билетом. Вопросы на этом съезде были очень большие и ответственные: о единстве партии, о профсоюзах, о замене продразверстки продналогом. По этим вопросам доклад делал Ленин, проходил съезд в очень больших и волнующих спорах, при этом делегаты единодушно приняли ленинский план перехода к новой экономической политике (нэпу).

В том же году Ленин выступил на собрании трудящихся женщин Москвы, посвященном 8 марта. Об этом подробнее расскажу ниже. В декабре 22-го года я слышала доклад Ленина на Конгрессе Коминтерна, его доклад являлся как бы завещанием всем братским партиям в борьбе с капитализмом, за диктатуру пролетариата. Конечно, все эти выступления Ленина я слышала как гость съездов и конгрессов.

 

А вот в двух встречах прошли мои личные контакты с великим вождем.

 

Вот первая. Однажды все секретари райкомов и райисполкомов Москвы (в то время в Москве было мало районов, если не ошибаюсь, только шесть) были вызваны к Ленину в Кремль, как нам было сказано, на короткое совещание, о теме которого мы узнаем на месте. Поскольку на наш район было заказано два пропуска, Гриша взял с собою меня.

 

Все собрались очень аккуратно, и Ленин сразу приступил к делу. Он интересовался, что делают руководители районов с квартирами, оставленными бежавшими от революции семьями буржуазии. Все присутствующие заявили, что эти квартиры распределяются среди нуждающегося в жилье населения, не забываются, конечно, работники советских и партийных аппаратов. Ленин сказал: "Так… так… Но ведь это неправильно, эти квартиры надо было отдать семьям, живущим в подвалах. В Москве почти каждый большой дом имеет подвал, и там живут люди в сырости, в холоде, без солнечного света… Надо было обследовать эти подвалы и наиболее нуждающихся переселить в квартиры, оставленные буржуазией. А дачи? Ведь буржуазия оставила много дач с садами и огородами. Что вы делаете с этими дачами?"

 

Возникла какая-то неловкая пауза. Владимир Ильич обратился к Беленькому.

- Ну, начнём хотя бы с Вас, товарищ Гриша. Так что вы делаете с этими дачами?

Гриша вскочил, Ленин повторил: "Так что вы делаете с этими дачами? Можете отвечать сидя. Меня интересует существо вопроса. Жду."

 

Гриша сказал: "Дачи мы тоже распределяем среди населения, точнее говоря, среди тех ответственных работников, которые подают соответствующие заявки в райисполком, а мы стараемся не обидеть их".

 

Ленин заметно расстроился. "А как у вас", - спросил он остальных председателей райисполкомов. Картина везде была одинаковой.

 

Ленин сказал: "Выходит, одни собственники ушли, а других вы сами приводите. Это очень огорчительно. Думаю, что практику эту надо пресечь в корне. Вам всем придётся подумать, как наиболее тактично исправить эти свои ошибки"

 

Тут кто-то из присутствующих сказал:

- Большие дачи органы здравоохранения берут под санатории и дома отдыха.

-Правильно, - сказал Ленин. – Но мы говорим не о тех больших дачах, а о большинстве обычных, небольших, но очень нужных детским учреждениям – садам, яслям, школам. Вот кому надо передавать дачи, а не плодить частных собственников. Часть дач можно сохранить для отдыха старых большевиков, для соответствующих интернатов, для больных людей, нуждающихся в восстановлении здоровья после тяжелой болезни, но давать это право не в виде собственности, а на время, так сказать, предоставлять дачи от государственных учреждений – райисполкомов, органов здравоохранения, народного просвещения, устанавливая известную очередность, чтобы охватить побольше людей, вы понимаете, как это важно?

 

Все смущенно переглянулись и согласно закивали головами.

- В таком случае, я не смею больше задерживать вас, - сказал Ленин и встал.

 

Мы с Гришей сидели у того края стола, который примыкал к столу Ленина. Гриша подал руку Ленину для прощания. Я тут же последовала его примеру. Ленин посмотрел на меня удивленно и сказал Грише:

- Ваша? А ведь мы комсомол не приглашали.

Гриша ответил: - "Да нет, она не комсомол, она наш инструктор и член партии".

Я с нескрываемой гордостью добавила: - "Уже больше года". Мне в то время казалось, что раз больше года, значит, уже старый большевик.

 

Ленин рассмеялся, задержал мою руку в своей и сказал:

- Выходит, в народную пословицу надо ввести поправку, не молодо – зелено, а молодо, да не зелено.

 

Все рассмеялись. На обратном пути я вдруг разревелась (надо сказать, что после деникинских испытаний я была очень нервна и слезлива, а через несколько лет мои травмированные слёзные железы вообще вышли из строя, и теперь я плачу без слёз, это еще труднее).

 

Гриша растерялся.

- В чём дело? Чего ты ревёшь? Что случилось?

- От счастья, - еле выговорила я.

Гриша махнул рукой и больше ни о чём меня не расспрашивал. Очевидно, он понял моё состояние.

 

После этой встречи я неделю не умывалась. Мне казалось кощунством мыть руку, которую пожимал Ленин. Кстати говоря, положение с дачами в то время было исправлено. А теперь о второй встрече.

 

В Большом театре было созвано московское собрание женщин, делегаток от предприятий и учреждений, посвященное празднику 8 Марта. На этом собрании обещал выступить Владимир Ильич. В президиуме собрания были Крупская, моя землячка Коллонтай, Клара Цеткин, Ворошилова, Смидович, Муралова и другие выдающиеся большевики (вернее, большевички) того времени. Так как от служебного входа до сцены Большого театра ход был длинный и довольно запутанный, президиум собрания выделил делегацию для встречи Ленина у служебного входа.

 

Все заняли свои наблюдательные посты задолго до названного срока. Мне и старой работнице Трёхгорной мануфактуры Зверевой достался пост у самой входной двери. Очень скромная машина Ленина (а мы обращали внимание на более роскошные машины) появилась в точно назначенное время и все мы пошли в здание. Ленин обратился к встречавшим его работницам с предложением познакомиться с ними. Все сказали несколько слов о себе. А о работнице с Трёхгорки Ленину рассказала я. Вот, примерно, что я сказала.

 

- Товарищ Зверева самая знатная работница на огромной Трёхгорной фабрике. А знаменита она вот чем: когда в 1905 году к забастовавшей фабрике рвались драгуны и хотели смести баррикады, она встала перед ними и, несмотря на лютый мороз распахнула свой ватник и сказала: "Можете разносить баррикаду и творить там своё злое дело, только сперва убейте меня, но только пусть каждый из вас, стреляя, вспомнит свою мать". И драгуны повернули коней и ускакали, не тронув баррикады.

 

Ленин даже остановился и восхищенно посмотрел на Звереву.

- Ай, какой же вы молодец! Ай, умница! Об этом надо написать. О таком подвиге должны все знать.

- А я, товарищ Ленин, совсем неграмотная, - смущенно сказала Зверева.

- Но вы-то, надеюсь, грамотная? – обратился Ленин ко мне. – Вот вы и напишите. Где вы работаете?

 

Я ответила. И тут Ленин вспомнил о нашей встрече по поводу дач.

- Ба! – обрадовано сказал он. – Да ведь мы уже знакомы. Обязательно напишите. Обещаете? Я даже помню ваше имя – Вера, и то, что вы гордо сказали о своём партийном стаже.

 

Конечно, я обещала, хотя до этого никаких статей ещё не писала. А буквально на другой день – я только пришла на работу в райком, как меня кто-то позвал к телефону. Это звонила лично Надежда Константиновна Крупская. Она сказала мне, что Владимир Ильич рассказал ей о знакомстве с такой интересной и героической женщине, как работница Трёхгорки Зверева, и что я дала слово Владимиру Ильичу написать о ней статью. Так вот мне предлагается приехать в редакцию журнала "Коммунистка". Ни жива, ни мертва от страха (я ведь никаких статей никогда не писала), я поехала. Справлюсь ли я, ведь у меня нет никакого опыта на подобном поприще. Но ведь от слова, данного Ленину, я тоже не имею права отказаться.

 

Надежда Константиновна очень тепло приняла меня, удивилась моей моложавости, которая не радовала, а обычно огорчала и подводила меня, подробно объяснила, что требуется от меня, дала мне определенный срок и отпустила. Пока я добиралась до своего райкома, Надежда Константиновна, оказывается, звонила Грише и просила предоставить мне время для сбора материала и написания статьи. Надежда Константиновна предупредила меня, чтобы я не вдавалась в незначительные подробности, а писала бы о главном, и сказала, что моя статья должна занимать не более 10 страниц печатного на машинке текста.

 

Как я ни мудрила, у меня получалось одиннадцать страниц, всё казалось таким необходимым, что я никак не могла сократить статью до десяти страниц. Так я и отвезла статью Надежде Константиновне, даже несколько раньше намеченного срока. В очередном номере журнала появилась моя статья, и что меня совершенно поразило – без всяких правок и сокращений. В душе я ликовала, но держалась скромно. Через несколько дней Надежда Константиновна опять позвонила мне и несказанно обрадовала тем, что Владимир Ильич похвалил меня и предложил Надежде Константиновне заказать мне новую статью, расширив тему. В первой статье я писала об участии работниц Трёхгорки в декабрьском восстании, а теперь мне предлагается расширить тему и написать не об одной Трёхгорке, а об участии работниц целого ряда предприятий Красной Пресни в декабрьском восстании.

Гриша предоставил мне все необходимые условия, я собрала большой материал, написала статью, и она тоже появилась в "Коммунистке". Снова Надежда Константиновна позвонила мне лично, снова говорила о том, что Владимир Ильич одобрил статью, и советовал передать мне его мнение, что мне надо было бы перейти на журналистскую работу, к которой у меня, судя по всему, есть призвание, а наша пресса очень нуждается в партийных кадрах.

 

Надо ли говорить, как это радовало меня. Но Гриша никак не хотел отпускать меня из Райкома, тем более, что я была уже не инструктором, а заместителем заведующего женским отделом райкома. Заведующей была женщина очень толковая, авторитетная, но она нуждалась в помощи более грамотного человека.

 

Как говорят в народе: "не было бы счастья, да несчастье помогло". На большой чулочно-вязальной фабрике им. Ногина в нашем районе не ладилась руководящая партийная работа, и Гриша направил меня туда в качестве секретаря партийной организации, оставив в штате работников райкома. С фабрики мне легче было вырваться, и через год, подготовив хорошую смену, я наконец перешла на журналистскую работу.

 

Хочу ещё рассказать о совершенно необыкновенной и незабываемой встрече с Михаилом Ивановичем Калинином. Он был в то время председателем ВЦИКа, а в народе его звали Всесоюзным старостой.

 

Самым крупным предприятием Красной Пресни была Трёхгорная мануфактура, или как её тогда называли – Трехгорка. При бывшем хозяине этой фабрики Прохорове была выстроена огромная столовая, вмещавшая более двух тысяч человек. И вот однажды, если не ошибаюсь, это было в двадцать первом году, на Трехгорке вспыхнула забастовка, работницы бросили станки, огромной массой собрались в столовой и стали требовать секретаря парткома. Секретарь прибежал, взобрался на трибуну посреди столовой и, совершенно огорошенный, стал выяснять, в чём дело. Ему заявили, что с ним говорить не станут, это, мол, бесполезно и потребовали вызвать Калинина. Секретарь пообещал это, но позвонил не Калинину, а в райком и потребовал немедленно приехать Грише, т. е. секретарю райкома. Гриша тут же собрался и прихватил с собой меня. Мы оба взошли на трибуну, но женщины кричали: "Мы хотим говорить с самим Калинином. Давайте нам Калинина". Гриша позвал меня и секретаря парткома дозвониться до Калинина и упросить его приехать на фабрику. Мы дозвонились, и вскоре Калинин приехал. Он тут же взошёл на трибуну:

- В чём дело, товарищи? Разве на советских предприятиях допустимы забастовки? Разве нет других путей выяснять любые недоразумения?

- Вот видите, люди, - выкрикнула одна из работниц. – Он спрашивает, в чём дело. А в том, дорогой Всесоюзный староста, что нам детей кормить нечем. Хлеба столько дают, что все голодными остаются. Горе довело нас до забастовки.

 

Калинин сказал:

- Всё понял. Вы получаете мало продуктов по карточкам. Правительство знает об этом. А вот я сейчас попрошу тех женщин, у которых есть дети, поднять руки.

Поднялся лес рук.

 

Калинин сказал:

- Вы матери, и не даете своим детям больше хлеба потому, что у вас нет его, а не потому, что не хотите. Вы и рады бы дать больше, но у вас нет. Так вот подумайте. Советская Россия – это ваша родина-мать, и она рада бы дать вам больше хлеба, но неё нет, как нет у вас – у матерей своих детей. Нет! А после двух войн и той разрухи, какую мы получили после победы революции, мы не можем досыта накормить своих людей-тружеников. Как у каждой из вас матерей нет больше хлеба, так и у нашей матери Родины нет. Она рада была бы, как каждая из вас рада была бы дать больше хлеба своим детям, но его нет у неё.

 

В столовой наступила тишина. И женщины стали молча расходиться.

 

Так просто и так убедительно Калинин прекратил забастовку, о которой потом трехгорцы вспоминали со стыдом, а вернее даже старались не вспоминать о ней.

 

На обратном пути Гриша терзал себя:

- Ну почему я не додумался до такого примера – мать в семье и мать - Родина. Я успокаивала его:

- Если бы даже и додумался, твои слова не были бы столь убедительны, как слова Калинина.

 

И позволю себе ещё одно отступление, чтобы закончить тему моей райкомовской жизни. Я хочу рассказать о работе среди женщин того времени, это были двадцатые и тридцатые годы, и о некоторых встречах того периода.

Но позволю себе ещё одно отступление. За время работы в Краснопресненском райкоме партии мне хотелось бы рассказать о работе среди женщин того времени (20-30 гг.) и о некоторых встречах того периода. Сначала о работе среди женщин.

 

Женщины-работницы тех лет, т. е. в первые революционные годы, были совсем другими, и на женщин-работниц нашего времени совсем непохожими. Это были почти сплошь неграмотные, забитые в семье и на работе люди. Дети, до того времени, когда после революции стали создаваться детские сады и ясли, были фактически беспризорными, предоставленными самим себе и улице.

 

Поэтому по предложению В. И. Ленина при всех райкомах, обкомах ЦК партии были созданы женотделы. В их задачи входили самые актуальные вопросы их жизни, политическое и нравственное воспитание, производственная активность и культурный рост.

 

Я была сначала инструктором, а затем заместителем заведующего женотделом Краснопресненского райкома партии. В нашем районе было много предприятий, где в основном трудились женщины. Это прежде всего Трехгорка (бывшая Прохоровка), табачная фабрика "Дукат", кондитерская фабрика "Большевик" (бывшая Сиу), фабрика им. Ногина и многие другие.

 

Сначала мы старались охватить своим вниманием всех женщин подряд. Проводили общие собрания, на которые приглашали лучших ораторов-пропагандистов того времени, потом стали направлять делегаток.

 

Не помню, каким образом, но однажды мне пришла в голову идея организовать посиделки работниц своей группы, т. е., работниц подведомственных мне предприятий. Кстати, туда входила и группы станции Белорусской железной дороги. Я договорилась с начальником дороги, и он выделил мне для этой цели один пустующий вагон. Сюда я и пригласила на посиделки столько женщин, сколько могло поместиться в этом вагоне. Я предложила каждой женщине взять с собой какую-либо домашнюю работу – штопку, вязание, шитье, вышивание, что им захочется и что будет сделано на пользу себе или своей семьи. А я на эти посиделки пригласила тов. Нюрину, которая в те годы была одной из лучших ораторов всей Москвы. На этот раз она не должна была читать доклад или лекцию, в её обязанности входила беседа спокойная, как говорится, "по душам", между делом, она и я тоже должны были придти с какой-либо работой. Я в то время увлекалась вышиванием, Нюрина пришла с вязанием.

 

Наша первая посиделка прошла замечательно. И мы не заметили, как пролетело два часа, и никто не хотел уходить. Пели песни, рассказывали всякие байки, шутили, а Нюрина вела свою пропагандистскую работу так тонко, умно и убедительно, что лучше и не придумаешь.

 

С тех пор эти посиделки стали у нас проводиться систематически. Желающих было так много, что нам пришлось установить очередность. А я стала подумывать о том, чтобы на посиделки приглашать не только пропагандистов, хотя бы и самого высокого ранга, а и поэтов, писателей, артистов, певцов.

 

И тут мне хочется рассказать об одном артисте второй студии МХАТа, а затем театра Вахтангова Николае Сергеевиче Плотникове. Это был очень интересный человек, умный, переполненный чувством юмора, простой в обхождении. В этом сказалась его бывшая профессия, он был выходцем из рабочих-печатников.

 

Чего он только не проделывал на наших посиделках! И читал, и рассказывал, и играл отрывки из своих ролей, вовлекая участниц посиделок себе в помощь. В конце концов он создал кружок коллективной декламации по образу нашего кружка в лубенской коммуне.

 

А мы с Н. С. Плотниковым сдружились на всю жизнь. Сначала он был холост и входил в наш семейный дом, как он выражался, "для отдыха душе и телу". Затем он женился на очень хорошей, умной и талантливой девушке, растил сына, потом внуков, но наша дружба никогда не пропадала, не ослаблялась, и мы никогда не могли позабыть наших посиделок, которые тоже сыграли очень большую роль в воспитании лучших политических, нравственных и культурных навыков у работниц Красной Пресни.