НА ПАРАЛЛЕЛЬНЫХ ПУТЯХ
Глава 5. Путь литературный.
Журналистике я посвятила около 25 лет. Сначала в Радиоцентре (а радио в начале 20-30 годов только входило в нашу жизнь), затем в журналах "Прожектор", "Огонёк", "Знамя", в секции поэтов Союза советских писателей, в литературном отделе "Правды", а в последнее время, около 15 лет в журнале "Молодая Гвардия"- издательство ЦЛ ВЛКСМ. И на протяжении всего этого времени (за вычетом двух военных лет, которые я провела в эвакуации с грудным ребенком) было у меня много незабываемых встреч с писателями и поэтами, некоторые тогда только входили в литературную жизнь, другие были уже общепризнанными и знаменитыми.
Мне хочется начать эти свои воспоминания со встреч с Максимом Горьким. Важнейшим событием литературной жизни 30-х годов стал 1-ый Всесоюзный съезд советских писателей, который проходил в августе 34-го года в Москве в Колонном зале Дома Союзов под председательством М. Горького. Я слышала его речь на этом съезде.
Содержание его речи незачем пересказывать, оно хорошо известно. Хочу остановиться на некоторых деталях манеры его речи. По всему чувствовалось, что говорить ему труднее, чем писать. Мудрые мысли, казалось, обгоняют его возможности излагать их устно. Ещё больше поражало то, что в особенно дорогих для него воспоминаниях, он не мог удержать слёз, а зачастую просто и откровенно плакал. Это касалось прежде всего тех мест, где Горький вспоминал о своих встречах с Лениным. Общеизвестно, что в Ленине Горький видел идеальное воплощение человека-борца, стремящегося перестроить мир в интересах всего человечества.
Без слез не мог говорить Горький о своей дружбе с писателем Константином Фединым. Очень тепло, даже восторженно говорил об Исаковском и Твардовском. Совершенно особое внимание уделил Алексею Толстому, писателю, по оценке Горького, многогранного и яркого дарования и не совсем обычной личной судьбы. Алексей Толстой вначале не понял значения Великой Октябрьской революции и эмигрировал, а вернувшись на Родину в 23 году, стал участником и, по выражению Горького, певцом новой жизни на советской земле.
На съезде присутствовали писатели других нашим республик, и Горький отдал должное белорусским поэтам Янке Купала, Павло Тычине, Якубе Коласу. Помню, как восторженно отзывался Горький о дагестанском поэте Сулеймане Стальском, о грузинском поэте Галактионе Табидзе, о казахском поэте, певце, акыне Джамбуле, о латышском писателе Виллисе Лацисе и многих других.
Должное внимание в своем докладе Горький уделил детской литературе. И здесь на первое место были выдвинуты С. Маршак, Лев Кассиль, М. Пришвин, В. Бианки, К. Паустовский, В. Каверин, Корней Чуковский, В. Осеева и другие.
Особый интерес вызвал у слушателей рассказ о Самуиле Маршаке. Горький вспомнил, как он впервые узнал и услышал стихи Маршака.
Однажды на даче известного искусствоведа и общественного деятеля В. Стасова собрались гости. Стасов был на редкость общительным и разносторонне талантливым человеком. Он умел отыскивать особо интересных людей и "угощал" ими своих гостей. На этот раз здесь счастливо встретились художник Репин, певец Шаляпин, композитор Глазунов и сам Горький. Гости были встречены стихотворным величанием в древнерусском стиле, прочитанным совсем юным, никому не известным мальчиком, которому исполнилось только 13 лет. Это и был Самуил Маршак, который признался, что начал сочинять стихи с 4 лет. К одиннадцати годам он написал уже несколько длиннейших поэм и перевёл оду Горация.
Горький в своём выступлении не сказал о том, какую роль он сыграл в судьбе Маршака, но общеизвестно, что именно Горький и Стасов помогали Маршаку жить и учиться. Стихи для детей Маршака знают не только советские дети, но и дети всех других стран. Докладчик подчеркнул, что не только стихами для детей и о детях мы обязаны Маршаку, но именно Маршак-переводчик открыл нашим читателям глубокую мудрость лирических сонетов гениального Шекспира, жизнелюбие труженика Роберта Бернса, ненавидящего знатных тунеядцев, замечательные стихи о труде и о людях труда итальянского поэта и писателя Джанни Родари. Всё это открыл русскому читателю многолетний и успешный труд Самуила Маршака-переводчика.
На съезде присутствовали не только советские писатели. Многие зарубежные гости, крупнейшие прогрессивные писатели мира, такие как Мартин Андерсен Нексе, Луи Арагон, Йоганнес Бехер, Эмми Сяо, Ришар Блок и другие.
Моя журналистская работа началась по совету В. И. Ленина и Н. К. Крупской в Радиоцентре. Там у меня самое яркое впечатление оставили встречи с Аркадием Гайдаром. Я работала в одной радиовещательной литературной редакции с женой Гайдара, к которой он часто приходил с их маленьким сыном Тимуром. Это был очаровательный ребёнок, весёлый, очень смышленый. Он любил прятаться от родителей за нашими спинами, а те "пугались" и "искали" его. Сам Гайдар был очень остроумным и доброжелательным человеком. Детей он любил буквально самозабвенно. Он утверждал, что по природе плохих детей не бывает, есть плохие родители и воспитатели. Особенно он негодовал, говоря о пьющих родителях. Он считал, что выпивающих отцов надо подряд всех "ставить к стенке", так как именно у таких отцов и вырастают плохие дети. Помню, как однажды мы попросили у Гайдара объяснить значение его псевдонима. Подлинная фамилия Гайдара была Голиков. И вот что он ответил нам:
- Гайдар по-монгольски означает всадник, скачущий впереди, - и нам стало всё ясно.
Не могу не вспомнить о своих встречах с Маяковским. Не сумею сказать о нем ничего нового, так как уж очень много рассказано и написано о нём. С большой болью вспоминаю последнюю встречу с ним. Зная о том, что женщины любят сладости, он обычно приходил к нам с чем-нибудь "укусненьким", как он говорил. Мы привыкли к тому, что он бывал всегда весел, остроумен, нам казалось, что он весь соткан из юмора, то доброго, то злого. На сей раз он даже не улыбнулся нам, не принёс ничего "укусненького", был рассеян и задумчив, пальцы, держащие какую-то папку, дрожали. Как наиболее невыдержанная, я спросила: "Что с Вами? Вам нездоровится?" Он ответил: "Да, я здорово нездоров"… Однако мы были далеки от мысли, на краю какой трагедии он стоит. А на третий день его не стало…
При журнале "Молодая Гвардия", где я заведовала литературной консультацией, было творческое объединение молодых авторов. Ведал им Михаил Светлов. Очень многие поэты тогда начинали свою творческую жизнь, это были Вероника Тушнова, Сергей Васильев, Александр Коваленков (он, правда, уже печатался), Юлия Друнина, Александр Межиров, Виктор Урин, Герман Абрамов, Семен Гудзенко и многие другие. Был у нас и семинар прозаиков. Там нашли своё признание такие авторы, как Сергей Баруздин, Борис Евгеньев, Борис Зубавин, Борис Бедный и другие, ставшие теперь писателями-профессионалами.
Однако самое незабываемое и дорогое для меня воспоминание за время работы в молодой Гвардии относится к Николаю Островскому. И не потому, что он талантливее других, все прозаики и поэты, которые получили у нас путёвку в литературную жизнь, по-своему талантливы и нужны читателям. Николай Островский – это необыкновенный человек. И дело даже не в том, что он, совершенно парализованный (паралич – последствие контузии на гражданской войне), парализованный с головы до ног, голова у него, правда, работала, вернее, мозг и язык работали, а зрения и подвижности не было, жил полнокровной творческой жизнью. Поражал его искренний оптимизм, всегда деловое настроение. Он совершенно не выносил слезливого сочувствия его болезни и постоянно подчёркивал, что он ничем не отличается от всех "прочих на ногах" (его выражение).
Когда в стране по призыву партии народ стал воздвигать первые советские мощные электростанции, стали строить большие заводы, создавать совхозы, Николай Островский считал, что он не может оставаться в стороне от этой самоотверженной созидательной работы. Он решил вернуться в строй с оружием художественного слова в руках, написать такую книгу, которая вдохновляла бы новые поколения молодёжи на трудовые подвиги.
И вот в конце 1930 года он стал диктовать её страницы родным и друзьям. Многие страницы он продиктовывал мне, а ночью, когда все спали, он с неимоверными усилиями, преодолевая жестокую боль в суставах, писал сам по прорезям картонной папки транспаранта, чтобы строчки не наползали одна на другую.
Однажды я спросила, почему Островский именно так назвал свою книгу. Вот что он рассказал.
Однажды на строительстве одной железнодорожной ветки матрос большвик Жухрай увидел, как голодные, плохо одетые молодые добровольцы, не зная устали ни днём, ни ночью, в стужу и непогоду успешно достраивают железнодорожное полотно, чтобы скорее вывезти из лесу дрова для замерзающего без топлива родного Киева. "Вот где сталь закаляется" – тихо сказал тогда Жухрай. Так и решил назвать свою книгу Николай Островский "Как закалялась сталь", а Павел Корчагин стал для читателей этой книги воплощением всего лучшего в людях, стремящихся к социалистическому преобразованию жизни.
Читатели обычно в образе Корчагина узнавали самого Островского, но сам Николай Островский не любил этой аналогии.
Жил тогда Николай Островский на улице Горького, лежал на высокой очень жесткой кровати, ухаживала за ним в основном мать, с которой у него были очень нежные отношения. Жила там и его жена, но мне казалось, что она не играла особой роли в его творческой жизни.
В середине 33-го года работа над романом "Как закалялась сталь" была закончена, а 1 октября 35-го года Советское правительство наградило Н. Островского орденом Ленина.
Не могу не сказать о том, какую роль в жизни и творчестве Николая Островского сыграла Соня Стесина, которую все мы, товарищи по работе, и все, кто её знал, звали Сонечкой. Она была секретарем редакции журнала "Молодая Гвардия", и на ней, фактически, лежали все заботы о журнале. Это был неутомимый работник, обаятельнейший человек, её авторитет и в глазах авторов, и в глазах ответственных за журнал редакторов (Караваевой и Колосова) был непререкаем. Я уже не говорю о сотрудниках редакции, да и всего издательства. Николай Островский расцветал, веселел, всегда искренне радовался её приходу, и уж если она вносила какие-нибудь поправки в его рукописи, он соглашался безоговорочно. Я просто молчала в её присутствии, зная, что мои советы ничего не значат по сравнению с её мнением.
В 1935 году, собрав последние силы, Николай Островский начал работу над новым романом "Рожденные бурей", к сожалению, этот роман остался незаконченным, так как 22 декабря 36-го года он умер, а в день его похорон вышла первая книга второго романа.
Забыла сказать, что за время работы в журнале "Прожектор" наибольшее впечатление произвел на меня Сергей Михалков. Он тогда был безвестным автором, но я чувствовала в нём настоящего поэта, многогранно одаренного, и, что я особенно ценила, трудолюбивого. Рада, что не ошиблась в нём, теперь это один из ведущих наших поэтов, а преуспевает он и в прозе, и в баснях, и в драматургии.